Загадка Таркаева

Сергей Демьянов

Редактор иностранного отдела Научного журнала Казанской государственной консерватории имени Н.Г. Жиганова «Музыка. Искусство, наука, практика»

Пожалуй, мне было легче других привыкнуть к отсутствию Александра Никитича. Проработав с ним четыре года в университете в конце восьмидесятых – начале девяностых годов, я надолго уехал из России, и виделись мы после этого раза три. Но яркость его личности была такова, что он постоянно присутствовал в моем сознании все эти годы, вот уже четверть века. Это был своеобразный мысленный диалог. Я всегда «слышал», ощущал его отношение к тому или иному мучающему меня вопросу.

В это трудно поверить, но, читая его статьи и интервью сейчас, я нахожу в них отголоски того диалога. Его отношение к Америке, один к одному совпадающее с моим; его сверх-ответственность перед другими, о чем я не раз мысленно обращался к нему; даже посещение им в молодости литературного клуба было угадано мною.

Как оказалось, все эти годы я пытался и пытаюсь разгадать загадку Таркаева. И отнюдь не из каких-то исследовательских соображений. Это кровно необходимо мне самому: без этого я не смогу разобраться в рисунке и смысле жизни своей.

С жадностью набрасываюсь на каждые новые воспоминания о нем. Открываю новые факты, продираюсь через неловкие попытки его друзей и коллег определить, в чем же была его уникальность. И снова убеждаюсь, что обычными словами это сделать практически невозможно. Но именно задачи на грани возможного и были интересны Таркаеву. Поэтому – последуем его примеру.

В то время, когда мы впервые встретились с Александром Никитичем, было не принято подолгу задерживать взгляд на собеседнике. Это уже потом, прожив много лет в Америке, я научился вести диалог взглядом, улавливая настроение и отношение человека, с которым говорю. Тогда же мне было двадцать три, времена были неуютные, люди – закрытые, и, войдя февральским вечером в небольшой кабинет с высокими окнами, я бросил на человека, вышедшего навстречу мне из-за стола, свой обычный короткий взгляд.

Сосредоточенное, усталое лицо, ранняя седина, внимательный прищур глаз из-за больших очков, доброжелательный жест, указывающий на кресло. Ничего особенного. Так, наверное, и должен был выглядеть директор научного центра. Когда-то ведь в старину даже должность была такая: ординарный профессор.

Ощущение неординарности пришло с его первых слов. Я филолог: определяю людей на слух. С первых же фраз стало ясно, что передо мной человек начитанный, умный, неравнодушный, со своим взглядом на вещи, человек слова, человек дела, умеющий слушать и быстро угадывать суть.

Он собирал команду. Меня порекомендовал Камиль Рахимович Галиуллин, мой бывший профессор, с которым я имел наглость спорить, будучи зеленым первокурсником. Собственно говоря, мне нечего было предложить Александру Никитичу, кроме своего увлечения языками. Исключительно от скуки на лекциях по научному коммунизму и истории КПСС я принялся изучать языки, и к моменту окончания университета каким-то образом у меня набралась коллекция из более чем двадцати европейских языков. Дальше была работа воспитателем в ПТУ, дворником в детском саду, преподавателем языка Эсперанто в ДК Химиков. Просвещенного Александра Никитича такая нонконформистская биография не испугала. Его решение взять меня в свою лабораторию было чистым кредитом доверия.

Я плохо представлял, что буду там делать, но внутри уже возникло ощущение удачи. После получасового разговора с Таркаевым мне стало ясно: что бы там ни было впереди, работать рядом с таким человеком – подарок судьбы.

Действительность оказалась феерической, сногсшибательной, нереальной. Представьте себе: 1988-й год, во всей Казани – всего два персональных компьютера (оба – в нашей лаборатории), и перед нами задача – создать программы, обучающие студентов вычислительной математике, экологии, иностранным языкам. Этакий прыжок в будущее без парашюта!

На дворе – весна перестройки. Длившийся десятилетия день сурка взорван невероятными новостями, событиями, от которых просто кругом идет голова. Есть нечего, люди ходят в кроссовках фирмы «Спартак» круглый год, а на лицах – восторг: «Вы слышали?...» В кабинете Таркаева наши лабораторные совещания сменяются собраниями высоколобых ребят, создающих первую добровольную партию «Движение». Я понимаю, что неожиданно оказался в самом центре интеллектуальной жизни, бешено читаю хлынувшие на прилавки запрещенные раньше книги. И – Боже мой! – в августе этого года я еду во Францию (!) в частную поездку (!) к друзьям(!) . Последнее событие вызывает бурный интерес. По моем возвращении Александр Никитич организует настоящую пресс-конференцию за огромным столом в коференц-зале. Чувствуется, что он тоже взволнован, заинтригован и рад, что это событие произошло именно в нашей лаборатории.

Кстати, лаборатория наша была очень интересна по составу: помимо программистов, здесь были психолог, художник, лингвист. Все были молоды, (редко кому было за тридцать), талантливы, веселы. Могли проспать, но могли всю ночь до утра готовить материалы для выставки в далеком Лейпциге или Сиднее. Мы были штучный товар, но мы были командой.

Только сейчас я начинаю понимать, что этот праздник общения и сотрудничества единомышленников был гениально соркестрован Таркаевым. У него было чутье на людей. Он предвидел их потенциал. Деликатно, ненавязчиво увеличивал нагрузку, испытывая на прочность.

Как-то незаметно подбрасывал новую тему, и радовался вместе с тобой твоему энтузиазму и успеху.

К моему удивлению, Александр Никитич очень скромно оценивал свои языковые способности. Например, он часто советовался со мной, как перевести ту или иную фразу в письме на английский. Мне не оставалось ничего другого, как исправить для виду несколько слов на синонимы и поменять местами запятые: боялся показаться неблагодарным за его доверие. В конце концов, он просто поручил мне вести переписку на трех основных языках.

Не думаю, что у кого-то из нас иностранный язык тогда чем-то сильно отличался. Все мы говорили на несуществующем книжном языке, и наши зарубежные гости (а их в нашей лаборатории было довольно много) ценили в нас отчаянность, похожую в их представлении на ту, с которой русский человек прыгает из бани в прорубь. Эта смелость, с которой Александр Никитич нырял в иностранный язык, имела под собой еще одно основание. Он понимал, что интеллектуальный заряд его речи с лихвой перекрывает недочеты грамматики. Это был абсолютно правильный расчет. Много раз за время учебы и преподавания в Америке я наблюдал, что содержательная речь иностранца вызывает у слушателей более горячие аплодисменты, чем равное ему выступление носителя языка. За смелость и труд.

Одной из идей Таркаева в компьютеризации языковых процессов было создание базы данных языковых клише, употребляемых в деловой переписке на разных языках, с последующей ее алгоритмизацией. Я со скрипом взялся за эту работу, в то время слишком утопическую. Google Translator пришел на помощь только через двадцать лет.

Гораздо с большим энтузиазмом я взялся за разработку программы, обучающей чтению текстов на разных европейских языках. Программа могла озвучивать алфавит, подсказывала части речи, имела сильные контекстуальные связи и давала возможность человеку понять и перевести текст на любом из 20 языков без какой-либо предварительной подготовки.

На разработку ушел год, я делал ее один, начиная с составления текстов и заканчивая программированием на HTML. К тому времени Александр Никитич занялся бизнесом, организовал «Форт Диалог», и, кроме этого, с головой ушел в политическую борьбу. Видеть его мы стали реже, все больше были предоставлены самим себе.

1989-й год для многих из нас был ознаменован большим событием: первыми альтернативными выборами в парламент республики. Находясь в окружении Таркаева, невозможно было избежать вовлеченности в политику. Он заражал энтузиазмом, придавал своим примером особый смысл этой работе, и, как оказалось впоследствии, жесткой борьбе. Мы поверили, что мы (каждый из нас и все вместе) можем что-то изменить в нашей жизни к лучшему. С азартом, с убежденностью в правоте, с ясной программой реформ мы бросились в атаку. Таркаев выдвинул свою кандидатуру в своем избирательном участке.

Очень скоро мы обнаружили, что старая административная система не собирается сдавать свои позиции без боя. Не имея никакой программы, кроме приказа «Не пущать!», противник Таркаева избрал метод так называемого черного пиара. Мы все, включая Александра Никитича, были шокированы тем количеством грязной лжи и клеветы, обрушенной на его голову. Однако, превозмогая чувство брезгливости к этим низким приемам борьбы, мы справедливо полагали, что избиратель сможет разобраться сам, за кем стоит правда и будущее. Следуя привычному нам научному подходу, мы решили в этом убедиться.

Помню, как в течение двух недель каждый вечер после работы мы с Мариной Студеникиной обходили квартиру за квартирой в нашем микрорайоне – в том же самом, где жили Таркаевы. Это не было поручением (по-моему, Александр Никитич даже не знал об этой инициативе). Это было естественным, добровольным делом, как, допустим, прибраться, навести порядок в квартире после ремонта.

Это был интересный опыт. Впервые в жизни нам пришлось общаться с таким количеством людей – наших соседей и сограждан. Сколько их было? Тысяча? Две? Мы не подсчитывали. Люди были разные. Кто-то не пускал на порог, кто-то вступал в жаркие дебаты в прихожей. Кто-то не верил уже ни во что, кто-то благодарил за доброе дело. В общежитии КИСИ для нас устроили чаепитие в одной из комнат, студенты стояли в дверях и коридоре, и уже за полночь вывалили всей гурьбой на улицу нас провожать. В целом у нас сложилось четкое мнение, что наши люди вменяемы, болеют за страну, хотят жить лучше. В первый, и, может быть, последний раз у меня возникло чувство единения, общей судьбы с этими людьми разного возраста, образования, уровня жизни.

День выборов, воскресенье, мы провели на избирательном участке. Когда начался подсчет голосов, мы испытали огромную радость, видя, как увеличивается в размерах куча бюллетеней за Таркаева. К концу подсчета победа была налицо. Вот оно – свидетельство необратимых перемен, торжество наших убеждений, долгожданный плод усилий! И вдруг – требование председателя комиссии вписать результаты голосования не чернилами, а карандашом, наш протест, грубый приказ покинуть помещение и удаление под конвоем милиции… И сухая информация Центризбиркома на следующий день – соперник Александра Таркаева одержал победу на всех избирательных участках, включая и наш.

Вечером того же дня мы с Мариной купили цветов и пришли домой к Таркаеву. Было заметно, что Александр Никитич и Ольга Петровна удивлены и смущены. «Александр Никитич, – сказал я, – поздравляем Вас с победой, потому что мы были ее свидетелями.» И мы рассказали всю эту историю.

Это был мой первый и единственный визит домой к Таркаеву. Внешне наши отношения не были близкими. Нас разделяли семнадцать лет разницы в возрасте, какая-никакая служебная иерархия, совершенно разный круг общения. В то время я был довольно замкнут и застенчив, и тот импульсивный визит с цветами был, пожалуй, единственным открытым проявлением глубокой симпатии к Александру Никитичу с моей стороны.

Эпизод с выборами 89-го года был сильным, отрезвляющим ударом для Таркаева и всех тех, кто разделял его взгляды, участвовал в продвижении реформ. Идеи перестройки завладели умами небольшой части общества, в основном интеллигенции. Социальная инерция огромной страны с такой трагической историей проявилась и здесь. Мы хотели на маленьком буксире вывести большую баржу с мелководья на фарватер истории, но трос не выдержал. Время еще не пришло.

Слава Богу, дел у Таркаева было много, пребывать в унынии было некогда. Росли обороты «Форта Диалог», Александр Никитич продолжал формировать молодой, энергичный коллектив компании, заботясь о его социальной защите: организуя для своих сотрудников питание, медицинское обслуживание. Ведь время было голодное, медицинского страхования не было и в помине. Помню, у нас в лаборатории было полушутливое соревнование: кто сумеет пообедать на меньшую сумму.

Продолжалась, и довольно успешно, научно-исследовательская работа: в течение нескольких месяцев Таркаев преподавал в США, летом 1990 года в нашем Центре Информатики прошла крупная международная конференция по разработке компьютерных программ для обучения языкам Computer Assisted Language Learning (CALL), а вскоре мы начали работу над мультимедийным курсом русского языка для англо-говорящих «Russian Alive» совместно с канадским профессором Самюэлем Сиораном.

Тогда нам казалось само собой разумеющимся, что к нам в лабораторию часто приезжают гости из-за рубежа. Мы быстро привыкли к тому, что приходится говорить на работе по-английски, устраивать рабочие места для стажеров из Америки, ездить встречать делегации в аэропорт, даже размещать желающих окунуться в наши реалии у себя дома.

Сейчас я понимаю, что именно так Александр Никитич представлял себе научную работу: с помощью самых последних достижений в технологии, в тесном контакте с мировой наукой, и обязательно имея в виду практическое, прикладное значение, реальную отдачу. Не ради грамот, наград и премий министерств и ведомств (которых, кстати, было достаточно), а для того, чтобы в нашем Казанском университете студенты-математики, геологи, филологи могли получать образование, делать исследования ничуть не хуже, и даже лучше своих сверстников за рубежом.

Тема образования очень часто поднималась Таркаевым в беседах на любые темы. Похоже, она была предметом его постоянных размышлений с самых ранних лет. Во-первых, он понимал, как ему повезло, что он вырос в семье, где все любили учиться и знали цену образованности. (Хорошо развивать в себе любовь к книге, когда дома есть хорошая библиотека, любовно собранная родителями.) Во-вторых, он на собственном опыте прекрасно знал, что знания не даются, а добываются, и что главное в этом деле – желание. Он был из редкой породы людей, жаждущих новых знаний и опыта. У него сохранилось это детское желание, точнее, инстинкт все попробовать самому. Он изучал самостоятельно языки, выбирал себе в специальность кибернетику, внедрял в учебный процесс персональные компьютеры не потому, что это было необходимо или модно. Говорить на французском в Казани было не с кем, компьютеров тогда практически не было. Сейчас это можно было бы объяснить его чутьем и талантом предвидения, но мне кажется, что дело гораздо проще: у Таркаева был чрезвычайно развит инстинкт саморазвития. Скорее всего – это природная способность, унаследованная генетически (как и его феноменальная память), но оттачивал он ее довольно сознательно в течение всей жизни.

Сформировавшись в шестидесятых годах, во время расцвета, культурного взрыва в Советском Союзе, Таркаев прекрасно видел, как падает в эпоху распада империи уровень образования. Были для этого причины экономические: в аудиториях стоял холод, наука осталась без финансирования и безнадежно отстала, лучшие преподаватели уезжали работать за границу. Изменилась система ценностей: чтобы выжить, вся страна бросилась в торговлю, дипломы стали не нужны. Научные сотрудники, учителя, врачи фактически превратились в маргиналов. Но таков уж был характер Таркаева – чем труднее жизнь, тем больше простор для ее улучшения. Пусть пока не в рамках страны или города, пусть хотя бы на этом островке под птичьим названием ЦИВТ – в светлых компьютерных залах, в кругу молодых единомышленников.

Мир тем временем стремительно менялся: страны Восточной Европы одна за другой отказываются от коммунистической идеологии и переходят к демократической многопартийной форме правления. В августе 90-го разбирается на сувениры Берлинская стена. Михаил Горбачев получает Нобелевскую премию мира. В стране продолжается разруха и хаос. 19 августа 1991 года Горбачева отстраняют от власти, в Москву вводятся танки.

Три дня августовского путча были днями тяжелых раздумий как для Таркаева, находившегося тогда в отпуске в Крыму, так и для всех нас, его сотрудников. За годы перестройки мы много прочли и слишком хорошо знали, чем это все может кончиться. И Александр Никитич, и я, и многие из нас всерьез задумались об отъезде. Он передумал, я – нет.

Помню, когда я принес ему на подпись заявление о командировке в аспирантуру в Америку, я посетовал на наши бюрократические проволочки, ставящие под вопрос все мои планы. «Бросьте, Сережа! – сказал Таркаев. – Все у вас получится.» И уже в дверях неожиданно добавил с грустью: «Думаете, мне не хочется пожить в доме с зеленой лужайкой? Поздно. Мне уже 45. Кому я там нужен?»

Я много думал впоследствии, почему Таркаев не уехал тогда, пока он еще не вошел во вкус серьезного предпринимательства, пока не стал основателем торгово-промышленной палаты, влиятельной фигурой в правительстве, лидером политической партии.

Возрастной ценз и заниженную оценку владения языком я отметаю сразу. Он прекрасно бы мог преподавать в любом американском университете. Стосковавшись по реальному делу, занялся бы спустя несколько лет бизнесом и скоро бы в нем преуспел. Дело не в этом.

Да, он не любил Америку, ему претил культ собственности, мелкотравча-тость, индивидуализм. Но ведь есть другие страны, есть Европа – Лондон, Париж.

Ответ, мне кажется, кроется в слове «нужен». Таркаеву было мало собственного успеха. Его вектор удовлетворения жизнью был направлен вовне. Он хотел быть нужен. И опять же, не только близким, а максимально бόльшему количеству людей. На Западе с их принципом самодостаточности он был бы одним из миллионов преуспевающих людей. Это не могло бы принести ему удовлетворения. Он не мог жить вполсилы. Ему было бы там просто скучно.

Решение, подсказанное Таркаеву его интуицией, было, как всегда, блестяще и оригинально. Это было решение сильного человека и крупной личности. Отказавшись уехать на комфортный Запад, он создал западную модель жизни вокруг себя. Он руководил американским предприятием, он создал альтернативную партию, он построил для себя и своей семьи прекрасный дом с зеленой лужайкой здесь, в своей стране, где каждое его выступление в парламенте шло при включенных микрофонах всех присутствующих журналистов, где каждый четверг в Чистополе его ждала очередь избирателей, нуждающихся в его помощи, где он вырастил целую плеяду экономистов и бизнесменов…

Каждый раз, когда я приезжал в Россию, я старался звонить Александру Никитичу. Выкроить время для встречи ему было непросто, мы виделись всего несколько раз. В 2008-м мои настойчивость и терпение были вознаграждены, и мы – Александр Никитич, Ольга Петровна и я – провели прекрасный вечер в уютном ресторане. Приученные ценить время, мы говорили о главном: о смысле исторических перемен в стране и в мире, о переменах в нас самих и наших взглядах. Говорить было легко, как будто не было этих 16 лет разлуки. Как и прежде, у Таркаева был свой подход ко многим вещам, было много критических замечаний. Но критика в устах Таркаева была, как обычно, не жалобой, а ступенью к решению проблемы.

Я снова наслаждался его ярким, образным языком, делающим предмет разговора и отношение к нему рассказчика максимально понятным. Его фраза была настолько краткой и точной, настолько отточенной, что походила на математическую или, скорее, физическую формулу. Я вновь поражался его системному мышлению, способности увидеть взаимосвязь, казалось бы, ничем не связанных вещей и явлений. Хохоча над его шутками, я вдруг понял, что таркаевское чувство юмора – это спасение от пафоса, поневоле могущего возникнуть в разговоре на такие глобальные темы, как энтропия человеческого знания или инвариантность исторического процесса.

Подперев ладонью подбородок, я любовался энергией и свободой этого человека. Его мысль отвергала все границы, она была поистине независимой. Признаемся: как часто наше понимание вещей идет по заимствованным нами мыслям, как по ступенькам. Критическая мысль Таркаева не имела пиетета к великим именам, всё подвергала сомнению. Она росла, как дерево, вбирающее влагу извне, но растущее само из себя.

Я слушал его, стараясь в очередной раз понять, в чем заключается обаяние этого человека. Интеллектуал? Но сколько есть интеллектуалов – холодных прагматиков или зануд. Интеллигент? Но сколько интеллигентов влачат бледную жизнь затворников. Оптимист? Но разве мог бы оптимист признаваться в таких горьких разочарованиях?

Нет, здесь какой-то природный феномен. Я думаю, Таркаев принадлежал к той редкой, исчезающей (или уже исчезнувшей) породе людей старой культуры. Культуру эту я понимаю как некую избыточность во всем: в языке, в знаниях, в отношении к себе и другим, в поведении.

Казалось бы, в чем разница между словами «боюсь» и «опасаюсь», «интересный» и «любопытный», «хорошо продумано» и «тщательно продумано»? Различий масса, но самое главное – частота употребления. Можно обойтись словом элементарным, широко распространенным. Вас прекрасно поймет большинство людей, живущих по принципу «необходимо и достаточно», по принципу сбережения энергии. Отыскать и употребить более редкое слово считается сегодня ненужной роскошью. Но ведь именно редкое слово – признак непохожести на большинство, признак желания не повторяться, а развиваться, признак избыточности и щедрости мысли.

Александр Никитич, как человек старой культуры, просто физически не мог «тыкать» нам, своим подчиненным, и всегда обращался исключительно на «вы», да еще и по имени-отчеству, несмотря на разницу в десять, двадцать лет. Опять же – к чему такая щепетильность? Ее трудно объяснить логически. (Помните, у Окуджавы: «На грош любви и простоты, а что-то главное пропало».) В таркаевской щепетильности было желание сделать лишний шаг навстречу, стремление к равенству не дешевому и панибратскому, а высшему, возвышающему.

То же самое можно сказать и о его отношении к женщине. Ему очень повезло – бόльшая часть его жизни прошла в окружении трех прекрасных женщин: жены и двух дочерей. У всех нас в памяти – восхитительная и в то же время естественная галантность Таркаева в его обращении с женской половиной наших сотрудников. Чуть более яркая улыбка, чуть более порывистое движение приоткрыть дверь, искрометные комплименты. Этому не учат на курсах повышения квалификации. Это идет из детства, из наблюдения за бабушкой и дедушкой, из великих книг и Бог знает чего еще. Это не стоит большого труда, если впитано с молоком матери. Это делается почти автоматически и лишено какого-то практического смысла (поэтому отсутствует в той же Америке), но это так трогательно, и запоминается навсегда.

Если взять жажду, страсть Таркаева к чтению, к знаниям, то и здесь с точки зрения сегодняшнего дня многое кажется чересчур. Для Таркаева был неуместен прагматический подход к знаниям (получить диплом, сертификат, должность), как это встречается сейчас сплошь и рядом. Думаю, он не мог ощущать себя полноценным человеком без понимания в подробностях, как устроен этот сложный мир. Детальное, глубокое знание законов природы и человеческого общества питало его чувство ответственности за все, что происходит вокруг в его мире. Подобное внимание испытывает, наверное, хирург, готовя к спуску с горнолыжной трассы свою дочь, или автомеханик, садящийся в такси. Таркаеву было бы просто стыдно не знать, почему не гаснет Солнце, как происходит редупликация ДНК, или в каком году Васко да Гама обогнул мыс Доброй Надежды.

Чувство ответственности, я бы сказал, гипер-ответственности Таркаева было обратной стороной его желания быть нужным. Чем больше он ощущал свою необходимость своим близким, друзьям, коллегам, избирателям, тем сильнее становилась его ответственность перед ними. Чем большему количеству людей он мог помочь как директор научного центра, руководитель компании, общественный деятель, тем больше времени и сил отдавал он этим людям. Я уверен, что развитие науки, экономические и политические реформы в Татарстане и в целом в нашей стране имели для Таркаева совершенно конкретных адресатов. Его моральный императив («если не я, то кто»), присущий лучшим представителям ушедшей эпохи, можно смело воспринимать как сознательное, на пределе возможностей служение людям.

Многие из хорошо знавших его людей признавали, что Таркаеву удавалось невероятное: соединять работу в крупном бизнесе и политике с честью и достоинством. Что помогало ему не отступать от своих моральных принципов?

Первым делом – независимость. Он всегда знал, что не останется без куска хлеба, потому что умел и любил работать. Он создал свое состояние сам, без протекций и внешних вливаний. Он блестяще усвоил законы экономики нашего времени: как он сам признавался, он делал не деньги, а механизм, делающий деньги. Его источники дохода были тщательнейшим образом диверсифицированы.

Во-вторых, он был чрезвычайно дальновидным и тонким психологом. Он так сумел выстроить отношения в бизнесе и политике, что у него были конкуренты, но, по сути, не было врагов. Он пользовался непререкаемым уважением абсолютного большинства людей.

В-третьих, на протяжении практически всей своей жизни он не принадлежал ни к одному политическому лагерю. Его вступление в СПС, как известно, было вызвано желанием поддержать партию, проигравшую на выборах. Да и не вступал он в нее до тех пор, пока руководство партии не согласилось с его политической программой. Его энциклопедический, критический ум имел задачу проводить независимый анализ, находить ошибки власти и предлагать оптимальный выход из сложившейся ситуации. Конструктивная оппозиция – так определял свою роль в политике Таркаев.

Есть, на мой взгляд, и еще одна причина, помогавшая Александру Никитичу твердо отстаивать свои принципы. Как человек, обладающий бесспорными качествами лидера и отдающий себе в этом отчет, он знал цену собственного примера. Он понимал, что нет ничего более важного для формирования личности, чем реально существующий образец – пример человека перед глазами. Будучи человеком мудрым, он знал, как легко упасть в глазах окружающих. Каждый раз, принимая нелегкое решение, делая сложный выбор, он мысленно ощущал эти взгляды своих молодых сотрудников, коллег, своих дочерей. Мне кажется, это придавало ему силы.

В ту нашу последнюю встречу я смотрел на него, не отрываясь…

Мой разговор с Александром Никитичем идет своим чередом. Здесь я смог набросать всего лишь малую часть этого диалога, отчасти из-за трудностей перевода (разговор этот идет без слов). Но даже из такого краткого свидетельства, думаю, становятся понятными его серьезность и ценность, по крайней мере, для меня. Важно то, что это именно разговор, постоянный обмен идеями и переживаниями. Один и тех живых разговоров-споров, которые люди обычно ведут с теми, кого ценят и любят вне зависимости от разделяющих их километров и лет.

Шаг за шагом разгадывая загадку Таркаева, мы открываем новые измерения большого мира и собственной жизни в нем. Понятней становятся некоторые страницы истории, яснее видится будущее. И идти в это будущее гораздо легче и спокойнее в компании с таким человеком, как Александр Никитич Таркаев.