Надо быть, а не казаться

Наталья Таркаева

Младшая дочь Александра Никитича Таркаева. Выпускница экономического и юридического факультетов Казанского университета, в 2002–2008 годах – член совета директоров компании «Диалог Инвестментс». В 2006–2008 годах – член ревизионной комиссии ООО «Деловой Центр «Форт Диалог». В 2008-2011 годах – заместитель председателя комитета Республики Татарстан по развитию малого и среднего предпринимательства. С 2011 года – заместитель председателя координационного совета по развитию малого и среднего предпринимательства при правительстве Татарстана. Член правления Торгово-промышленной палаты Татарстана.

Дети похожи на своих родителей. Кто-то на маму, кто-то на папу. Я внешне похожа на маму, а характером, скорее, в папу. Я его понимала практически без слов. У нас образ, принцип мышления одинаковый. Сохранять этот образ, когда папы не стало, очень сложно.

Я почти всегда знала, какое он примет решение по тому или иному вопросу. Когда пример постоянно перед глазами, ему легко следовать.

Последние годы я пытаюсь создать бледную копию, получается с трудом… Быть собой в тени такого человека невозможно. Быть просто девочкой и мечтать о чем-то?.. Всегда хочется к чему-то стремиться, чего-то достигать… Быть может, это свойство, заложенное природой, наследственностью, а не просто желание быть похожей на кого-то?

…Дома он был разным. Добрым и очень строгим. Он боялся нас баловать. Именно боялся. Баловать он нас начал, когда нам было уже лет по двадцать пять. У нас всегда все было. Мы не жили в бедности. Родители нам обеспечили хорошее образование, достойный уровень жизни. Но дома бытовало мнение, что излишеств быть не должно. Это портит людей. Я очень благодарна им за то, что они выдержали этот принцип, несмотря на то, что многое могли себе позволить. В основном это, конечно, было папино решение, но они с мамой были, по мнению многих, очень гармоничной парой.

Мы всегда стремились к чему-то недосягаемому. Я окончила университет одной из лучших. Но папа на это говорил: «плохо…, не самая лучшая, а я был Ленинским стипендиатом, одним из двух на курсе КГУ». И все мои достижения сразу казались настолько несерьезными и мелкими, что можно было даже об этом не упоминать.

Конечно, получала пятерку, говорил: молодец. Но при попытке гордиться пятеркой, спрашивал: «…чем гордишься? Пятерка, это нормально. Но ты не сделала ничего сверхъестественного». Это задевало. В детстве многого не понимаешь.

Мне казалось, что меня было за что хвалить. Но в семье, где у всех красные дипломы… Мне до последнего папа говорил: «…а кандидатскую ты не защитила…». У нас в семье только два не кандидата наук – я и собака… Мне, наверное, все же придется как-то исправить это…

Кому-то такой подход может показаться перфекционизмом, но я считаю, что папа просто ставил перед нами очень высокие цели, всегда чуть-чуть за гранью достижимого. В разговорах с другими людьми, когда мы этого не слышали, он очень нами гордился. Но гордиться при нас было нельзя.

Когда я поняла эту суть, то по-другому стала смотреть на воспитательный процесс. Это не обижало, но не всегда было понятно.

Папе не нужны были наши красные дипломы, ему было нужно наше чувство гордости за самих себя. Ему было нужно, чтобы мы достигали чего-то и могли бы гордиться собой. И у него получилось.

Подход к воспитанию у мамы и папы был разный. Когда мы что-то делали не так, мама могла здорово отругать, а папа входил, вставал у дверей и смотрел так разочарованно, что хотелось исчезнуть..., и больше мы никогда так не делали.

Папа всегда поддерживал меня в начинаниях, против которых были все остальные. Так было с моим желанием пойти в школу в 6 лет. Я страшно завидовала старшей сестре, которая уже училась. Мама была категорически против, а я ходила и ныла: «Хочу учиться…».

Как-то утром, когда все спали, папа посадил меня в машину и повез поступать в школу. Потом, конечно, было много шума, но я уже была зачислена. Мне было поставлено условие, что учиться я буду, как все, без поблажек, и я никогда об этом не жалела.

Папа тогда взял на себя огромную ответственность за то, что мне будет тяжело, сложно, за нагрузку, которая на меня упадет, за то, что я буду болеть, потому что физически слабее остальных… Он знал, что, если что-нибудь произойдет, это будет его ответственность. И вопрос был не в том, что кто-то обвинит его в этом. Для него ответственность была собственным, внутренним чувством, вне зависимости от оценки окружающих.

Так же было, когда я начинала ездить за рулем. Он купил мне машину и первый год безумно за меня боялся. Боялся, что, если что-то со мной случится, он никогда себе этого не простит. Он рассказал мне это много позже. Я не знала, насколько тяжело далось ему это решение.

Папа всегда хотел чтобы мы всесторонне развивались: читали книги, занимались музыкой, учились. Он очень расстраивался из-за того, что никто из нас всерьез не занимался спортом.

В пятнадцать лет мне захотелось играть в теннис, и я попросила его привезти мне из Франции теннисный костюмчик. Вернувшись из поездки, папа привез мне красивое платье, теннисного костюмчика не было.

– Почему? – спросила я.

– Ты поиграй хотя бы два месяца, если два месяца продержишься, я тебе куплю…

Я не продержалась. Сейчас я уже где-то четыре года играю регулярно. У меня до сих пор нет теннисного костюмчика, и я понимаю, что он не нужен.

Папа уловил мою внутреннюю логику. В тот момент мне был интересен образ, а не процесс, смысл был не в игре, а в юбочке. Папа говорил: «Ты пойми, надо быть, а не казаться».

Как любая девочка, я хотела иметь маникюр, косметику, прически, красивую одежду… Это его несколько расстраивало, ему, скорее, хотелось надеть на меня джинсы с кроссовками. Все остальное, с его точки зрения, отвлекало, слишком много внешнего.

Папа абсолютно все умел. Не делил работу на женскую и мужскую. Мог пришить пуговицу, прекрасно готовил, при этом запросто мог починить розетку. В нашем доме не было разделений обязанностей. Я тоже могу починить розетку. Папа меня научил этому. Я часто была у папы подмастерьем. Я и сейчас могу сменить предохранитель, повесить люстру. Меня научили.

Он очень любил что-то делать своими руками. Создавал комфорт в своем жилище. Это качество он воспитал и в нас. Желание обустройства дома накатывало на папу внезапно. Приходил с работы и сообщал, что он вызвал рабочих, и завтра все занимаются ландшафтным дизайном. Мы всегда удивлялись, когда он все успевал.

Каждое утро папа разбирал свою почту, проверял планы в Outlook-е и контролировал готовность делегированных задач. Я узнавала об этом по частым утренним звонкам с вопросами о результатах.

Вся наша семья была так или иначе задействована в рабочей жизни папы. Я считаю, что задача семьи состоятельного человека организовать процесс. Не обязательно самой готовить и стирать. Никого не волнует, как ты это сделал, главное, чтобы это было сделано. У папы была мечта нанять персонал, который взял бы на себя организацию быта. Он считал, что жить надо именно так.

Папа говорил: «…у кого-то жена – кухарка, у кого-то – горничная, а у меня жена – доцент». Мама тоже была заражена духом соревнования, самозабвенно писала научные статьи, в другой сфере, но она должна была самореализоваться. У нее было убеждение, что папе не нужна женщина, которая ничего собой не представляет, что она часть его образа. Когда находишься в работе, в процессе, всегда есть о чем поговорить. А папа был очень разносторонним человеком. Мог поддержать разговор на любую тему.

Не любил он лишь наши с сестрой профессиональные юридические споры. Он считал наши разговоры «ковырянием в запятых». Папа жил крупными мазками. Считал, что для выяснения юридических тонкостей существуют специалисты, и либо надо жить этим, либо не заморачиваться.

Возвращаясь к построению домашней системы, нужно сказать, что работа, дом, быт, жизнь такого человека, как папа, это один большой процесс, не важно, кто какую часть на себя берет. Один большой список задач, проранжировав который, папа брал на себя самые сложные. Конечно, он мог сделать все, но это была бы стрельба из пушки по воробьям. Кто-то из семьи должен был брать на себя часть задач. И мы делали это, сообразно нашим способностям и наклонностям. Несмотря на то, что у каждого были свои личные интересы, наша жизнь крутилась вокруг папы.

Мои отношения с родителями нельзя назвать откровенными. Мне никогда не приходило в голову обсуждать с ними свою личную жизнь. Я часто родителей воспринимаю по-другому, не как родителей, а как коллег, но очень близких.

Быть может это оттого, что я очень рано начала работать. Мне было лет тринадцать, когда я первый раз сидела у папы в офисе секретарем. Мне это нравилось, но эта работа несколько меняла отношения. В соседнем кабинете сидел не папа. Там был мой начальник, Александр Никитич. Я варила кофе, соединяла звонки, отсылала факсы, выполняла поручения. Я привыкла при чужих людях называть папу по имени и отчеству.

Однако в последние годы папа засомневался в правильности такой системы взаимоотношений. Возможно, он устал от воспитательного процесса, как такового. Ему уже хотелось сделать что-нибудь просто так, кого-то побаловать. Баловали собаку.

Когда мы подобрали ее на улице, папа сказал: «Хотите собаку, пожалуйста, но я собакой заниматься не буду». Я уже в тот момент знала, что он лукавит. Папа любил собаку до беспамятства. Почти опаздывая на работу, он ее кормил, выгуливал, ездил с ней на дачу…

До внуков он не дожил. Нас не так воспитывали, чтобы мы рано вышли замуж и нарожали детей. Прививали другие цели и ориентиры, все как-то было не до того. Учеба, вторая учеба, диссертация Катерины, работа, последние три года мы вообще редко общались.

Так получилось, что папа не был почти ни на одном из моих знаковых событий: он и так-то часто уезжал по делам, а тут еще начались проблемы с сердцем. Время от времени ему приходилось обследоваться и лечиться. Мама, естественно, старалась быть рядом с ним. Так совпало, что родители были в Германии, когда я получала первый диплом. Папа был в загранкомандировках, когда я получала второй диплом, и когда пришел приказ о моем назначении на должность заместителя председателя комитета по развитию малого и среднего предпринимательства. Прямо перед моим двадцатипятилетием ему опять стало плохо, и они с мамой снова уехали в Германию. Помню, какая гора свалилась с плеч, когда мама позвонила из Нюрнберга и радостно сообщила, что у папы все в порядке! Это был самый дорогой подарок к моему юбилею. К сожалению, когда мне исполнилось тридцать, папы уже не было.

Я не представляла себе эти знаковые события без него. Это первый человек, который должен был присутствовать на них. Но обстоятельства сложились так, что его не было.

Он вообще очень редко отдыхал. Через неделю отдыха у него появлялось зудящее желание пойти на работу. «Как же так, там происходят какие-то процессы, там что-то движется, а я тут лежу, загораю…». О том, чтобы отключить телефон, не могло быть и речи. Он не представлял себя вне работы. Для него это был смысл жизни.

Но папа любил отдыхать. Любые поездки для людей с таким образованием, как у родителей, сильно отличались от туристических поездок в обычном понимании этого слова. У папы был двенадцатитомник всеобщей истории искусств, прочитанный им от корки до корки. У бабушки с дедушкой – огромный, три на три метра, стеллаж, прочитанных папой книг. Мама тоже много читала. Когда мои родители приезжали во Францию, Италию, Америку, для них каждый камень был наполнен особым смыслом. Это был другой Париж, другой Милан, другие Нью-Йорк или Атланта. Для понимающих людей это другие города. К сожалению, основная масса поездок носила деловой характер.

Были возможности остаться жить за границей. Но что делать в сытой размеренной Швейцарии человеку с такой энергией, какой обладал папа? Тихо пойти преподавать в университет.., а самореализация?.. Ему там было бы скучно. Он не смог бы жить без политики, без общественной деятельности, без самовыражения в обществе.

В политику папа попал раньше, чем в бизнес, с началом перестройки, с избирательной компанией ректора КГУ Александра Коновалова. Уже тогда папа активно работал над демократическими переменами в обществе.

Папа часто плыл против течения. Не считал, что плыть по течению обязательно. Политическое признание – это попытка изменить общество, сделать жизнь чуть-чуть правильнее. У папы это было потребностью.

Если есть мысль, ею хочется поделиться. Некоторые пытаются протолкнуть свою точку зрения лишь эмоциями и активностью, но любимая папина фраза, что «надо быть, а не казаться», заставляет глубже анализировать происходящие явления.

Часто применяемые методы приводят к фальсификации результата. Происходит насаждение внешних проявлений. Соотношение формы и содержания в целом перевешивает в сторону формы, а содержания нет…

Зачем что-то делать, а потом гордиться результатом, если можно сразу гордиться, ничего не делая? Получается, что такие люди, как папа, заранее находятся в проигрышном положении. Один вкалывает и получает результат, а второй не получает результат, но рассказывает о нем. А людей, способных увидеть разницу, так мало… Но папе и не нужно было, чтобы кто-то видел разницу. Он просто не мог поступать по-другому.

Папа всегда считал, что людей может объединять только система ценностей. Для каждого шаги на пути к ее изменению свои. Схалтурить или не схалтурить у одного, убить или не убить – у другого. Мы живем в эпоху перемен. Во времена, когда сохранить собственное представление о правильном и неправильном, хорошем и плохом крайне сложно и требует определенной смелости.

Огромному числу людей внушили, что духовные ценности советских времен устарели. Хотя они не могут устареть априори, так как не имеют никакого отношения к общественному строю. Либо ты человек, либо нелюдь. Если ты человек, то живешь по-человечески, а, если нелюдь, то и принципы не нужны. А ведь существует огромное количество людей, не уловивших эту разницу, посчитавших, что это и есть перестройка системы. И при таких изменениях сохранить систему ценностей и воспитывать ее в детях…

Мы приходили домой, и говорили: «…но никто же так не делает…». А папа говорил: «…ну и что, а ты будешь…». Был его собственный стандарт, его собственное представление о том, как должно быть. И он следовал ему и требовал этого от нас.

Моя последняя работа часто показывала, насколько нам не хватает таких людей, каким был папа. Нет второго такого человека. У него была способность трезво, взвешенно, сбалансированно выражать свою точку зрения, даже если она не очень популярна в этот момент, плыть против течения, но без истерик, с системным подходом, аргументированно и спокойно. Это всегда было видно в госсовете.

Папа много переживал о судьбах человечества. Его мышление выходило за рамки личного садового участка, республики, страны. Его всерьез беспокоили вопросы глобальной экологии, войн. За обедом вполне мог зайти разговор о перенаселении земного шара. Проблемы, которые у обывателей вызывают улыбку, его реально волновали.

У людей, поднимавшихся на волне перестройки, было много надежд, веры в лучшее будущее. Но в последние годы экономическое положение России говорило о движении в обратную сторону. Папа видел, как те идеалы, за которые он боролся, некрасиво превращаются в ничто.

Появлялось чувство бесполезности, и ему уже хотелось чего-то более спокойного. Казалось, что бесконечный поток энергии начал иссякать...