Менять этот мир к лучшему…
Ольга Таркаева
Выпускница факультета иностранных языков Казанского государственного педагогического института. В 1971–1972 годах – учитель английского языка в селе Столбищи. В 1972–1974 годах – переводчик научно-технической литературы кафедры радиофизики КГУ, в 1974–1989 годах – преподаватель, старший преподаватель кафедры английского языка КГУ.
С 1989 года – доцент кафедры английского языка КГУ, с 1998 года – заместитель директора Института языка КГУ.
Кандидат педагогических наук.
Александр Таркаев – необыкновенный человек! Описать его в коротком интервью просто невозможно, настолько он разносторонний, многогранный и сложный. Он заполнял весь мой мир, наполнял его содержанием, задавал высокий стандарт, которому, с одной стороны, нельзя было не следовать, а с другой – хотелось следовать, потому что хотелось быть рядом. Он рвался вперед стремительно, я бы сказала, безудержно. Такова была форма его существования. Поэтому, чтобы сократить дистанцию, нужно было постоянно бежать за ним, пусть даже сознавая, что никогда не догонишь. Стоять на месте означало потерять его.
Меня часто спрашивали, легко ли было жить с таким человеком… Объективно, наверное, нет: он был очень требовательным и к себе, и к своему окружению. Мои коллеги порой удивлялись, насколько жестко он воспитывал детей. Однако его требования были сформулированы не в декларативной форме, а как личное стремление к определенному порядку вещей. Он и сам всегда выполнял все, чего хотел добиться от других, и личным примером и энтузиазмом подстраивал всех под себя.
Что касается меня, то я этой требовательности почти не ощущала, разве что в самом начале. Наверное, потому, что наши системы ценностей во многом совпадали. Кроме того, мне очень помогало умение учиться. Рядом с ним учиться нужно было всегда, всю жизнь, чтобы расти вместе с ним, чтобы хотя бы частично соответствовать. Сейчас мы все замечаем, как нам не хватает его требовательности, как хочется сохранить порядок, который в течение многих лет формировался в семье, и как непросто сделать это без него: как будто убрали большой магнит, и все мы разом потеряли ориентацию в пространстве.
Чтобы понять Таркаева, нужно представить фон, на котором он развивался как личность. (Сразу из памяти всплывает его любимая цитата из стихов Вознесенского: «Какое время на дворе, таков мессия…»). Мы с ним – почти одногодки: я моложе всего на год. Наше время – это время покорения космоса, хрущевской оттепели, больших комсомольских строек, таких как Братская ГЭС, Стрежевой, Байкало-Амурская магистраль, КАМАЗ. Это было время Аксенова и Евтушенко, Вознесенского и Рождественского, время романтических песен Пахмутовой, время бардов Высоцкого, Визбора, Галича, Кукина, Окуджавы… На радио, телевидении, в газетах господствовал пафосно-романтический стиль. В повседневной жизни мы, конечно, стеснялись высоких слов. Они существовали параллельно с обычными, но казались уместными лишь в школьных сочинениях, публичных выступлениях, подобно вечерним платьям, которые одевают лишь иногда, по особым случаям. Знакомство с Сашей изменило мое отношение к этим словам: рядом со мной появился человек, в применении к которому они были совершенно естественными. Он просто в этом жил: ездил «за туманом и за запахом тайги», видел во сне «голубые города», которые лично строил. Даже его родная сестра, Валерия, поздравляя его с очередным днем рождения, пожелала ему «беспокойной жизни», потому что «покой» в те времена должен был «...только сниться…». Поэтому, говоря об Александре Никитиче, я не только не боюсь этих высоких слов, я иногда с трудом нахожу другие.
…Мы познакомились в апреле 1967 года. Как-то вскоре после знакомства Саша пригласил меня в кино. Это был фильм «Вертикаль» с песнями Высоцкого, знакомыми нам по магнитофонным записям, которые мы регулярно слушали у него дома и к тому моменту знали наизусть. Возвращались под впечатлением, разговаривали о сильных людях, которых влечет желание идти в горы, рисковать собой, чтобы проверить себя, чтобы что-то себе доказать… и вдруг у меня невольно вырвалось: «Не завидуй! У тебя в жизни есть своя вертикаль!» Он был удивлен: «Красиво сказано». Не помню, почему мне это тогда пришло в голову, но вся его последующая жизнь была подтверждением моих слов: это была сплошная гонка по вертикали.
Саша с юности был личностью, сознавал, что человек приходит в этот мир не только, чтобы уютно и тихо пожить, а для того, чтобы что-то сделать. Мне кажется, у него было какое-то предназначение свыше – менять этот мир к лучшему. Он часто говорил о себе: «Не признаю понятия homo sapiens. Лично я – homo faber», – и день за днем доказывал справедливость этих слов.
В каких бы условиях он ни оказывался, в какую бы сферу деятельности ни попадал, везде начинал что-то менять, совершенствовать, создавать и внедрять что-то новое. Конечно, не в одиночку. Рядом с ним практически всегда оказывались сильные, интересные и увлеченные люди: либо он сам приходил к ним со своими идеями, либо они тянулись за ним. Как бы то ни было, он умел их «зажечь» и повести за собой. В процессе этих преобразований и он сам, и его команда поднимались выше и выше, пока, наконец, им не становилось тесно в прежних рамках, пока они полностью не вырабатывали потенциал этой сферы, пока не вырастали из нее, как из детской одежды, и не выходили на новый, более высокий уровень.
На каждом новом уровне он намечал новую высокую цель, причем, как правило, даже не одну, а несколько. А дальше – новый подъем по вертикали... и так всю жизнь. Просто ему было не безразлично, что происходит вокруг. Другие могли годами жить и работать, ничего не замечая и все принимая как данность, а он все замечал и далеко не все принимал. Кто-то ныл и жаловался, что все не так, но не пытался ничего менять, а он все время что-то менял.
Саша считал, что, если человеку даны мозги и способности, они должны быть реализованы полностью. Потому и учился на Ленинскую стипендию, и никогда не отдыхал в летние каникулы. Вместо каникул у него был тяжелейший труд: то в жарком Казахстане, то в болотистой Сибирской тайге на вечной мерзлоте, то на строительстве КАМАЗа. Причем работал он не столько ради денег (семья в то время жила очень хорошо), сколько из желания узнать реальную жизнь, все в этой жизни попробовать. У него было внутреннее убеждение: «не важно, какую стартовую площадку создают детям родители. В любом случае дети должны подняться выше и пойти дальше их».
Саша рано научился самостоятельно зарабатывать деньги. По рассказам его мамы, Лидии Васильевны Таркаевой, еще дошкольником вместе с другими ребятами он собирал малину и смородину в Салмачском питомнике, а заработанные деньги приносил дедушке с бабушкой, хотя заработок этот был очень мал и погоды в семейном бюджете не делал. В годы учебы в техникуме – пилил дрова с одногруппниками, красил фасады домов. В студенческие годы разгружал с друзьями баржи, работал в стройотрядах. Может быть, поэтому в зарабатывании денег Саша никогда ничего зазорного не видел. Он всегда считал, что каждый труд должен быть вознагражден. К тому же каждый человек «должен стараться стоять на собственных ногах». На этом принципе выросли и наши дети.
Именно в стройотрядах у Саши сформировались свои критерии, по которым он оценивал людей. Больше всех он уважал того, кто после тяжелейшего физического труда, когда хочется продлить отдых или обед хотя бы еще на пару минут, мог заставить себя первым подняться и вернуться к работе. Я знаю его достаточно долго и близко, чтобы утверждать, что лень совершенно не была ему свойственна. За малейшее проявление слабости он себя почти что презирал.
В работе Саша всегда был неуемен, ему казалось, что он может все. Много позднее врачи обнаружили у него две серьезных застарелых травмы позвоночника, которые, очевидно, были получены тогда. Тогда же, скорее всего, произошло и расширение аорты. Но по молодости он этого не заметил.
В начале нашей с ним совместной жизни мы оба работали в Лаборатории машинной графики КГУ (я была переводчиком литературы по вычислительной технике). Помню, как Саша и там пытался навести порядок, наладить дисциплину, причем, в первую очередь, личным примером. Заведующий лабораторией и Сашин научный руководитель, доцент Ситников, иногда по-доброму подтрунивал надо мной: «Как же вы живете, Ольга Петровна? Вас ведь, наверное, постоянно хронометрируют!?» Это было недалеко от истины: ни Саша, ни его родители время терять не любили. Даже если мы шли к его родителям просто на обед или на чай, опоздание на 15 минут воспринималось как личное оскорбление.
И Саша, и его мама очень быстро ходили, стараясь обогнать друг друга, причем никто не хотел уступить. Поначалу мне это казалось странным, но с первых дней своего замужества я поняла: быть первым – это у Таркаевых в крови. Даже в последнее время уже абсолютно седой Александр Никитич не мог спокойно подниматься по лестнице: бежал, обгоняя сотрудников, перепрыгивал через ступеньки, как бы постоянно проверяя себя на прочность. А молодой Таркаев – это вообще было нечто! Сколько я знала его, он всегда спешил. Никогда не откладывал дел, считая, что «все нужно делать здесь и сейчас».
Энергия у него была поистине сумасшедшая. Сердце билось так, что грудная клетка вздрагивала. По утрам, едва проснувшись, он в полном смысле вскакивал с постели, а вставая со стула, почти подпрыгивал, как будто в нем распрямлялась какая-то сжатая пружина. Рубашки снимал так резко, что только пуговицы летели. На этот счет у меня был термин – «порывистость в движениях». Я их без конца пришивала и старалась заранее укрепить те, что не внушали доверия. Иногда, принося очередную «пострадавшую» рубашку, Саша виновато шутил: «Ну, что с меня взять? Порывистость в движениях!».
После защиты диссертации Саша стал заведующим лабораторией технических средств обучения, которая по меркам университета была очень слабой и абсолютно непрестижной. Я тогда не понимала, зачем он связывается с этим «тормозом», который надо было, как «бегемота, тянуть из болота», да еще и не факт, что вытянешь. А он цитировал «Всю королевскую рать» Уоррена, говорил, что порой «добро приходится делать из зла, если его больше не из чего сделать».
Трудности Сашу совершенно не пугали. Задолго до вступления в должность у него появилось желание воплотить в жизнь то, чем занимался в аспирантуре. Это была дерзкая по тем временам идея: полностью переориентировать лабораторию на компьютерное обучение. Господи! Каким же надо было быть оптимистом, чтобы все это поднять! Как надо было верить в успех! И как он верил! Помню, как он мерил шагами нашу однокомнатную квартиру на улице Товарищеской, с неизменной чашкой чая в руке, и, как обычно, «думал вслух», настолько захваченный этой идеей, что находиться рядом и быть равнодушной было невозможно. Тогда и я незаметно для себя включилась в этот процесс, и вместе с моей студенткой ВМК А. Лисс мы начали разрабатывать компьютерный курс по английской грамматике.
Сейчас трудно объяснить, каких усилий стоило Саше получение первых дисплеев на заводе ЭВМ. Чтобы понять, надо было побывать вместе с нами в той доперестроечной стране, где нужно было «выбивать» деньги, самому находить необходимое оборудование, обивать множество разных порогов и не получать, а потом, перед Новым Годом, вдруг получить и нестись, вытаращив глаза, чтобы немедленно их «освоить». На фоне всего этого он собирал команду преподавателей-энтузиастов и программистов для разработки учебных курсов по различным дисциплинам: от вычислительной техники до экологии и языков.
Что касается команды, то это была настоящая «dream-team». Увлеченные, эрудированные, нестандартно мыслящие люди, люди высочайшей культуры, профессионалы высшей пробы: Ю. Ситников, Г. Житков, К. Галиуллин, Н. Обносова, Е. Струков, Г. Хасьминская, И. Александрова, И. Леонтьева, О. Масляев, А. Остроумов, З. Мезинцева, Л. Семенова, С. Шукунда, С. Демьянов – это лишь те, кого я знаю лично. Активно работали преподаватели экологического, филологического и других факультетов. Работать с этими необыкновенными людьми было и удовольствием, и честью.
Когда долгожданные дисплеи были, наконец, получены, несколько компьютерных курсов были готовы к апробации, после которой лаборатория включилась во Всесоюзный эксперимент по исследованию дидактических возможностей АОС (автоматизированных обучающих систем) на базе ЭВМ. КГУ был в тройке лидеров вместе с Белорусским госуниверситетом и Рижским политехническим институтом. Тогда была премия Минвуза СССР (всему коллективу программистов и преподавателей-предметников), награды ВДНХ, участие в международной Лейпцигской ярмарке.
Вскоре Александр Никитич становится руководителем научно-практической темы, которая являлась частью комплексной программы Минвуза СССР по созданию и внедрению АОС. В то время в его лабораторию приезжало множество стажеров из различных вузов страны. Наши компьютерные курсы вошли во всесоюзный каталог алгоритмов и программ. Их брали официально на изучение и апробацию в различные вузы, и они буквально разлетались по стране, которая в то время была гораздо больше. Их копировали друг у друга и использовали без какой бы то ни было документации. Иногда их можно было встретить в организациях, в которые они никогда официально не передавались. Сейчас это назвали бы пиратством. В то время это было чем-то вроде распространения передового опыта, научно-технической помощи. Это была огромная работа, получившая высокую оценку: В 1983 году Александр Никитич стал лауреатом премии Совета министров СССР в области науки и техники.
Постепенно Александру Никитичу становится тесно в рамках лаборатории. Он загорается новой, по тем временам революционной идеей: поставить компьютерное обучение на более солидную техническую основу и сделать вычислительную технику равнодоступной всем факультетам. В 1988 году, став директором вычислительного центра КГУ, он в первую очередь добивается для него межфакультетского статуса и вливает в его структуру свою лабораторию ТСО, которая к тому времени была полностью переориентирована на компьютерные технологии обучения. Однако это оказывается непростым делом: чтобы все факультеты могли в равной степени пользоваться вычислительной техникой, необходимо было расположить ее в центре университетского кампуса.
С трудом добившись получения здания старой университетской клиники, Саша начинает его капитальный ремонт. Вот где пригодился его огромный опыт, приобретенный в стройотрядах! Далеко не каждый научный сотрудник отважился бы на такое. Слово «старая» как нельзя лучше описывало состояние клиники, в которой даже штукатурка пропахла какими-то лекарствами, да и не только ими. По подвалу бегали крысы. Сантехника – лучше не вспоминать! В общем, это надо было видеть! Ко всем «прелестям» ремонта присоединился еще и пожар: на чердаке загорелись деревянные перекрытия. Это было уже выше Сашиных сил. Помню, как он тогда сорвался с места и помчался в центр! Как будто горел его родной дом!
Когда, наконец, наступил завершающий этап отделочных работ, Саша даже с некоторым удовольствием изучал технологию укладки цветного бетона, чтобы выложить на сером полу вестибюля что-то вроде бордового цветка, где-то добывал голубой и розовый кафель для туалетных комнат, хрустальные светильники и полированные панели темного дерева для вестибюля – в те времена это казалось очень стильным. Ему искренне хотелось сделать все красивым и приятным для сотрудников и посетителей. Все это были попытки реализовать советы Гарвардского курса для высшего управленческого персонала, одной из редких книг домашней библиотеки Таркаевых, которые по крупинкам собирал на московских книжных развалах Сашин отец, Никита Алексеевич.
Несмотря на огромные усилия по приведению в порядок здания, Саша продолжал активную научную работу по развитию эффективных технологий компьютерного обучения: в это время появилась целая серия курсов (в том числе и игровых) по языкам, разрабатывался мощный компьютерный словарь русского языка и грамматический анализатор по английскому языку, велись работы по моделированию экологических систем, создавалось множество курсов по самым разным дисциплинам: от системотехники ЭВМ до генеалогии языков. Вскоре появился и компьютерный дизайнер, Г. Калинин. Программные продукты стали не только содержательно интересными, но и привлекательными внешне, причем настолько, что достойно представили наше образование на международной выставке ЭКСПО-88 в Австралии. С этого момента центр информатики и вычислительной техники выходит на международный уровень и сотрудничает с университетами Болгарии, ГДР, Польши, ФРГ, Франции, США и Канады. Это время международных конференций, обмена опытом и совместных проектов в области компьютерного обучения, причем это были добротные двусторонние контакты: не только наши сотрудники перенимали зарубежный опыт, но и иностранцы работали и учились в нашем вычислительном центре. Апогеем была разработка комплекса учебных, мультимедийных и компьютерных материалов по русскому языку для англоязычных обучаемых.
Сейчас рассказ о событиях того периода укладывается в небольшой абзац, а тогда все было гораздо труднее хотя бы потому, что страна была закрытой. Другими были гостиницы, другим был общепит, вокзалы, магазины. Принимать иностранцев, организовывать их быт было очень непросто. Но у Саши все получалось! В целом, это был один из ярчайших периодов Сашиной жизни, а в моей, наверное, самый яркий.
Саша был колоссально работоспособным. Мне почему-то всегда казалось, что он проработал в Центре информатики лет десять: столько всего он успел. Когда восстанавливала даты его биографии, выяснилось, что все это заняло всего четыре года (с 1988 по 1992 годы), причем в 1988–1989 годах он плюс ко всему вышеперечисленному начал заниматься политикой, а в последний год параллельно работал в бизнесе и участвовал в разработке экономической программы «Мягкое вхождение в рынок». Тогда же вышел с идеей создания Торгово-промышленной палаты Татарстана и прорабатывал ее миссию, структуру, подбирал людей. Затем, уже работая в бизнесе, он постоянно генерировал и реализовывал самые разные проекты: создание Фонда поддержки малого бизнеса при Торгово-промышленной палате, открытие первой коммерческой радиостанции «Пассаж», участие в создании канала «Эфир». В этот же период он участвовал в разработке еще одной крупной правительственной экономической программы «Жизнь после нефти», а несколько позднее активно включился в очень напряженную работу в «спасательной команде» КАМАЗа, где возглавлял два комитета в совете директоров.
Знаковым событием этого этапа стало его возвращение в политику. Произошло это совершенно неожиданно, когда он уже решил для себя, что политикой заниматься больше никогда не будет. Я уже совсем было успокоилась, как вдруг откуда-то возник Павел Сигал – и все завертелось снова. Отказаться Саша не смог, так как предложение поступило от самих партийцев. Я предпринимала отчаянные попытки повлиять. Основным аргументом было то, что до людей не достучишься, потому что депутатов много, почти столько же, сколько несбывшихся надежд. Люди изверились, устали. Они не услышат… Но Сашу услышали…
Приход Таркаева в партию значительно повысил ее популярность. К тому времени он был сложившимся политиком и экономистом, и, как это принято теперь называть, медийным и харизматичным. Когда он и его соратники организовали политический дискуссионный клуб «Крылья», к ним приходил буквально весь город и не только: там бывали и видные российские политики, такие как Б. Немцов, В. Ампилов, Н. Белых. Собиралась, но по каким-то причинам не смогла приехать И. Хакамада. Партия быстро набирала обороты. Под руководством Александра Никитича ее активисты – П. Сигал, М. Шамсутдинов, А. Сунцов сформировали свое собственное видение ее платформы, электората и содержания деятельности и ревностно отстаивали это видение на съездах в Москве. Судя по фотографиям, сделанным в процессе «отстаивания этого видения», там выплескивалось немало адреналина: очень динамичны! Саша приезжал с этих мероприятий в приподнятом настроении. Он по натуре был бойцом, и борьба (успешная, конечно) была его стихией. Что же касается «иного видения», очевидно, оно было достаточно здравым, потому что после самороспуска Союза правых сил и образования Правого дела (куда вошло наше региональное отделение СПС) Александр Никитич был избран в его федеральный политсовет.
С 2005 года он дважды избирался в депутаты Госсовета Татарстана от Чистопольского округа. Округ выбирал, что называется, сердцем: там жили его родственники по отцовской линии, поэтому работал на совесть. Каждый четверг, независимо от состояния здоровья, Александр Никитич отправлялся на прием граждан. Выезжать нужно было очень рано. Иногда я видела, что он плохо себя чувствует и ему тяжело встать, но расслабиться он себе не позволял. Второй срок его депутатской работы оказался очень коротким, но того, что он успел за первые четыре года, иному хватило бы на два–три срока. Мы поддерживаем связь с чистопольцами и знаем, что люди его до сих пор вспоминают с благодарностью.
…То, что Таркаев был по натуре лидером, доказательств не требует. По-моему, лидером он родился. Когда мы первый раз встретились летом 1967 года, я о нем абсолютно ничего не знала, но лидерские качества почувствовала сразу: просто от него чаще всего исходили идеи и конкретные способы их реализации.
Он был практически того же возраста, что и мы (с разницей в год-два), но воспринимался как гораздо более взрослый. Старшим его никто не назначал и не выбирал, но у него было достаточно энергии, чтобы совершить «работу выхода» и вырваться из общей массы. В отличие от большинства из нас, он всегда знал, что и как делать, как выйти из сложной ситуации. Кроме того, он очень многое умел и не боялся брать на себя ответственность. От него исходило ощущение надежности, как в одной из его любимых песен Высоцкого: «не надо думать – с нами тот, кто все за нас решит…»
Шли годы, он работал в самых разных областях, но эти качества проявлялись во всем, за что бы он ни брался, будь то наука, бизнес, политика или просто человеческие отношения. Он был талантливым руководителем, но модное сегодня «манипулирование людьми» было ему совершенно чуждо. Да и зачем? Хитрость – удел слабых! У сильных в ней нет необходимости. Насколько я помню, он почти никогда не приказывал, скорее, убеждал, но делал это виртуозно. Думаю, ему это удавалось, потому что он сам был абсолютно уверен в успехе дела. Более того, он понимал людей, доверял им, был для них открыт и для каждого находил нужные слова, да и сам активно участвовал в том, к чему призывал других. Наверное, залог его успешности как лидера – в искренности.
Саше важнее было дело, а не продвижение по карьерной лестнице. Он часто засиживался допоздна на работе, и на мою неизменно бурную реакцию отвечал просто: «Я занимаюсь тем, что люблю, и процесс доставляет мне даже большее удовольствие, чем результат». На протяжении всей жизни он как будто бы нарочно выбирал самые критические точки для приложения своих сил: скромная на университетском небосклоне кафедра радиофизики, техническая кибернетика, в области которой до него никто в Казани не защищался, провальная лаборатория ТСО… При этом у него было удивительное ощущение новизны, и, подобно опытному серфингисту, он всегда был на подъеме, всегда шел по гребню волны, которая выносила его на новый более высокий уровень. Иногда, конечно, его захлестывало так, что казалось, подняться уже невозможно, но он собирал силы, оптимизм, энтузиазм и… поднимался!
Карьера, как таковая, не была ему нужна. Он был абсолютно самодостаточным человеком, который за свою недолгую жизнь успел самореализоваться, причем неоднократно: и в университете, и в бизнесе, и в политике, и в семье. О карьере не думал, некогда было. Большинство людей карьеру делают, а у него карьера делалась сама собой. Это был образ жизни, который был под силу далеко не каждому.
…Сейчас многие задают мне один и тот же вопрос: почему Таркаеву позволялось больше критики, чем другим? Моей первой реакцией было возмущение: уж, кто-кто, а я-то знаю, что это далеко не так. На своем тернистом пути в большую политику Таркаев набил очень много шишек. В выборах участвовал несколько раз, а выиграл только дважды: в 2004 и 2008, причем второй депутатский срок оказался чрезвычайно коротким. А ведь пришел он в политику в 1989 году!
Кто-то считал, что Таркаев с годами стал мягче и поэтому пошел в гору. Я бы сказала, что он стал более зрелым и мудрым. Сам он отвечал на такие вопросы цитатой из Черчилля: «Кто в молодости не был радикалом – у того нет сердца. Кто к старости не стал консерватором – у того нет ума». Если судить по радикализму его молодых лет, сердце у него было, и еще какое! С возрастом он постепенно отходил от мышления в категориях абсолютно белого и абсолютно черного, стал видеть множество сочетаний одного и другого, в частности находить много отрицательного в радикализме и много положительного в консерватизме. А порой заявлял: «Я – радикальный консерватор!» Что ж, в каждой шутке есть доля правды.
И все же, что бы он ни заявлял, a факт остается фактом: он, действительно, часто выступал с критикой и выступления его до последнего дня жизни оставались очень острыми. Секрет Таркаева в том, что он никогда не ставил целью критику ради критики, ради желания просто так уколоть кого-то, ради желания сработать на публику. Его критические высказывания, как правило, сопровождались предложениями конкретных мер по устранению того или иного недостатка. Он был не с теми, кто стремился разрушить все до основанья, а с теми, кто хотел и был готов строить новый мир. Именно этим он и был силен.
Мало кто знает, что свои соображения по самым различным вопросам Таркаев щедро высказывал и без всякой критики. Он, действительно, искренне хотел изменить жизнь к лучшему. Я понимаю, кто-то не может поверить в такое. У каждого свой менталитет. Кому-то позиция гражданственности вообще чужда. Но вот таким необычным человеком был Александр Таркаев! Иногда он просто садился за компьютер и излагал свои мысли в письменной форме, а потом либо посылал свои предложения по почте, либо записывался на прием в соответствующий кабинет. Именно так в республике появилась Торгово-промышленная палата, так завязалась переписка с Евгением Примаковым, так появилась идея создания Института конкурентоспособности и многое другое. В общем, Таркаев всегда считал унизительным сваливаться в негатив. Формула его успеха – это «Позитив + Конструктив +Креатив».
Это не означает отсутствия смелости. Александр Никитич, кстати, был достаточно смел, чтобы занимать критическую позицию даже на российском уровне. Когда его пригласили в федеральный политсовет СПС, он поставил условие: «только если будут приняты мои предложения и коррективы». Тогда его точка зрения, которую, кстати, разделяли многие партийцы, не была принята, и в политсовет он не пошел. Будучи человеком высоких принципов, он не мог променять свои идеалы на престижное кресло, пусть даже и в федеральном политсовете. И только когда СПС была реорганизована, он вошел в состав политсовета «Правого дела».
Еще один секрет феномена Таркаева – сильная аналитика. Он действительно копал глубоко, всегда стараясь дойти до самой сути. Влюбленный в физику, причем так самозабвенно и фанатично, как может только истый физик-шестидесятник, он все вокруг объяснял, исходя из физического смысла, мыслил очень системно. Вспомните последнее интервью Яну Арту! Едва его успели опубликовать, как Интернет принес отклики на него даже из-за океана!
Александр Таркаев прекрасно писал и великолепно говорил: красиво, емко, страстно. Его высказывания порой превращались в крылатые и широко цитировались. И, наконец, юмор! Потрясающий юмор, изящно скользящий на грани с иронией, которая порой была безжалостной (кстати, и к самому себе, и к семье тоже!).
Тем не менее, на Сашу невозможно было обижаться, по крайней мере, долго: он был очень добрым, широким, щедрым и отзывчивым человеком. На мой взгляд, он был идеальным для депутатского поста: остро чувствующий, восприимчивый, алертный, с мгновенной реакцией. У него была уникальная нервная система, тончайшая до ранимости. У меня часто возникало ощущение, что нервы его совершенно оголены, даже обожжены. В день, когда он ушел, замечательный журналист Марина Юдкевич написала статью «У него было обостренное чувство справедливости». Она тысячу раз права: именно «обостренное». Решая чужие проблемы, он неизменно «примерял их на себя», представляя себя в тех сложных ситуациях, с которыми к нему обращались люди и, наверное, поэтому очень многим эффективно помогал. С молодости у него был простой критерий помощи – действовать надо до тех пор, пока не сможешь сказать себе: «Я сделал все, что мог». Я, со свойственным мне негативизмом, возражала, что кто-то пальцем лениво шевельнет и будет искренне считать, что это и есть «все, что он мог». Саша парировал: «Возможно. Но я, в конце концов, этот принцип для себя сформулировал».
…В бизнес Александр Никитич пришел из науки, поэтому и подход к бизнесу был у него научный: читал экономическую литературу, благодаря своей фантазии, много экспериментировал и, конечно, перманентно анализировал результаты. Это у него называлось: разбором полетов. Персонал подбирал очень тщательно и очень бережно и заботливо к нему относился. С первых дней работы в бизнесе, когда Александр Никитич совмещал его с руководством Центра информатики, в здании центра была организована частная столовая, открытая для всех сотрудников. Кормили там гораздо приличнее, чем в городском общепите, и цены были вполне приемлемыми.
Когда бизнес набрал обороты, у сотрудников Александра Никитича всегда был основательный социальный пакет, и даже в период кризиса они получали бесплатное питание, бесплатное медицинское обслуживание в лучшей клинике города РКБ-2, регулярно проходили бесплатное вакцинирование против гриппа и гепатита прямо в офисе. Более того, если у кого-то заболевали родители или дети, Александр Никитич никогда не оставался в стороне: находил хороших врачей и хорошие клиники, причем совершенно не важно, в какое время дня или ночи к нему обращались. Наверное, главным для людей было само понимание того, что, несмотря на все его регалии, он был открыт и доступен.
В период кризиса 2008 года случались задержки зарплат. Компании Таркаева не были исключением. Но у него был четкий принцип: зарплата, в первую очередь, должна начисляться самой низкооплачиваемой категории работников, а генеральным директорам – в последнюю, так как у них могли быть какие-то накопления.
Каждый Новый год устраивался корпоративный банкет для всех сотрудников с женами и мужьями, а те, кто не состоял в браке, могли привести своих подруг и друзей. В теплое время дружно выезжали на природу. 23 февраля и 8 марта в офисе организовывались веселые фуршеты и капустники. Ко всем этим мероприятиям очень тщательно готовились: группа энтузиастов разрабатывала потрясающие сценарии, добывала костюмы и реквизит, снимала прекрасные юмористические фильмы… После традиционного обращения к коллективу Александр Никитич включался во всеобщее веселье, шутил, лихо отплясывал то ли твист, то ли рок-н-ролл и в разгар танцев по-английски удалялся, понимая, что коллективу надо расслабиться и побыть без него.
По будням в офисе тоже было интересно: как человек незаурядный, Александр Никитич подбирал людей под себя, а поэтому в его команде была высокая корпоративная культура, интерес к литературе и искусству и, конечно, к политике. Они могли часами после работы обсуждать какие-то книги, фильмы, социальные проблемы, текущие политические события. Сейчас иногда ребята собираются совершенно спонтанно, безо всяких специальных дат, просто вспомнить Александра Никитича. Именно «вспомнить», а не «помянуть». Вспоминая о нем, они вспоминают и себя в другие времена, в другой жизни, когда все были молоды, с энтузиазмом работали и жили в одной команде, которую до сих пор называют «Планета «Диалог».
В холдинге Таркаева всегда была семейная атмосфера, возможно, потому, что было много молодых сотрудников, которых Александр Никитич любовно называл «мой детский сад». На самом деле, это был серьезный стратегический кадровый ресурс. Александр Никитич понимал: молодежь – это будущее, и не просто понимал, а работал на это будущее, каждый день, шаг за шагом его приближая.
Ребята приходили студентами. Их тщательно отбирали по различным критериям, в том числе и по успехам в учебе, так как Александр Никитич считал оценку показателем трудолюбия и честолюбия. Под руководством опытных специалистов (которые у Таркаева были «штучными», «калиброванными») к моменту окончания института они успевали многому научиться и легко вливались в основной состав команды. Александр Никитич прекрасно понимал и знал из собственного опыта: если специалист талантлив, да еще и работает на совесть, он очень быстро «вырастает» из своей должности, и ему нужно подниматься выше. В рамках холдинга было не так уж много возможностей для карьерного роста, и, как ни жаль было прощаться с людьми, в которых столько вложено, приходилось отпускать их на более высокие должности в другие организации. Что ж, это удел хорошего учителя: «встречай, учи и снова расставайся». Это не текучесть кадров. Это – преемственность.
Горечь расставания компенсировалась гордостью за учеников: они всегда были «нарасхват»: работа у Таркаева считалась престижной и была выигрышным пунктом послужного списка. Многие известные люди посылали к нему своих детей поучиться, но большинство ребят приходили сами и работали у него по десять и более лет. Даже работая в других местах, причем не только в Казани, но и в Москве, и в Нью-Йорке, и в Гамильтоне, бывшие сотрудники продолжают считать себя членами таркаевской команды, при возможности забегают в гости попить чаю в уютной кухне, приходят на праздники. Все они сейчас прекрасно устроены.
…Сколько я помню Сашу, он всегда что-либо читал, даже после трех операций на глазах, хотя в этот период он переключился на слушание дисков в машине. Его литературные вкусы были совершенно необузданны, а амплитуда разброса в жанрах и стилях на редкость широка. Проще сказать: он читал все. При своей великолепной памяти (на которую он постоянно жаловался!) и высокой скорости обработки информации он в любой ситуации легко цитировал эффектные фразы из любимых книг. Но, пожалуй, особенные чувства Саша питал к научной фантастике. Очевидно, она давала его интеллекту, уставшему от повседневных рамок и лимитов, прорыв в другой мир, в котором можно было парить в свободном полете над обыденностью бытия. Это были отдых и удовольствие, но не только: с присущей ему аналитикой, включенной всегда на все сто процентов, Таркаев умел видеть в фантастических идеях аналогии с реальностью. Возможно, это давало ему свежесть взгляда на мир и нестандартность решений. Возможно, именно поэтому он так легко и элегантно генерировал идеи в самых разных областях.
Музыку Саша очень любил и тоже самую разную, но неизменно красивую, хотя к особым его пристрастиям можно отнести джаз. Джаз с его синкопированным подчеркнутым ритмом, драйвом и свободой импровизации Саше необыкновенно соответствовал. Есть в нем ощущение полета, очень созвучное фантастике.
В живописи, которую Саша и любил, и хорошо знал, у него тоже была своя отдушина – импрессионизм с его обилием света, контрастами, яркими, а порой, наоборот, очень нежными красками. Увлечение импрессионизмом для Саши очень естественно: оно отраж
